Юрий Хуторянский, творческий псевдоним Лавут-Хуторянский. Родился в 1955 году в Москве. Закончил Московский институт электронного машиностроения, кафедра прикладной математики, второе образование – ГИТИС, кафедра режиссуры музыкального театра. Работал в разных местах и сферах – от Братской ГЭС до директора театра в Москве.
Пишет стихи, прозу, афоризмы. Из публикаций: детская книжка «День рожденья, или Шоколадное воскресенье», сборник стихов «Цвет», сборник стихов «Звук», сборник стихов «Цвет и Звук», 2015 г. – «Голос травы».
Имеет публикации стихов и афоризмов в российских СМИ.
Электронные письма виртуальному другу. Часть I
Цикл эссе
От автора: «Чудесный жанр эссе. Уходящий вершиной за облака. Если под настроение туда (не на самый верх, конечно, но хотя бы туда, где уже заметно холоднее) забраться, где нет уже ни эллина, ни иудея, и спускаясь оттуда в долину приняться описывать местность и заносить впечатления в блокнотик, замечая при этом когда и где появился первый эллин, а когда и где иудей, и что меняется при этом на местности – то вот тебе и Эссе Собственного Спуска. Может получиться весёлое, если сбежать в лёгкую припрыжку, притормаживая затем только, чтоб не расшибиться, а может получиться серьёзное и многоумное, если ночевать на полянках и сидеть у ночного огня, поглядывая на звёзды».
ПИСЬМО ВСТУПИТЕЛЬНОЕ
Обращали ли вы внимание, друг мой, на то, как с детства знакомое растение, какая-нибудь Сурепка Обыкновенная семейства Капустные, долговязая двухлетняя хулиганка, хозяйничающая на заброшенном поле среднерусской равнины, на юге превращается вдруг в стелющийся многолетник, резными листьями украшающий каменистые пейзажи? Скорее всего, у Вас даже не возникало мысли, что стелющийся долгожитель, мелкими листьями почтительно декорирующий сухие пейзажи гористого юга, может стать Обыкновенной Сурепкой, засоряющей вольные русские просторы. А когда южный хвойный великан, слава богу промахнувшись, роняет рядом с тобой тяжёлую шишку, издавая разочарованный чмок, трудно поверить, что этот снайпер – та самая милая араукария, что растёт у тебя дома в горшке на подоконнике. Всё это удивительно, но легко объяснимо: для выживания в течение миллионов лет, в меняющихся условиях и посреди всеобщей конкуренции нужна широкая изменчивость. Приблизительно таким же умозрительным образом можно попытаться объяснить причины изменений, происходящих в языке, путешествующем вместе со своими носителями на юг или север к другим народам, в другие природно-ментально-артикуляционные условия: он приспосабливается. Но как, не перемещаясь, пребывая в одном и том же месте, у одного и того же народа, язык может измениться за несколько сот лет почти до полной неузнаваемости? Язык, назначение которого – передача смыслов, то есть точность звучания и написания для которого – это принцип и жизненная необходимость? Обязанный когда-то передавать через столетия «из уст в уста» огромные тексты, а сейчас миллион раз в секунду фиксируемый во всех своих мельчайших деталях повсюду, от бумаги и «облаков» до стены и забора, как он может меняться? Кажется, всё в языке должно сопротивляться переменам, недаром вечно смешной народной шуткой является неправильная буква, произнесённая немцем в простом русском слове. Но язык, оказывается, переменчивее сурепки!
Кто, что оказывает такое влияние на язык? Вольнодумные грамотеи, летописцы и писатели, злоупотребляющие близостью? Интернет-хулиганы? Власть, которая имеет возможность потоптаться в любом месте? Конечно, все они. Ещё всякого рода и калибра самоуправные Победители. Или Побеждённые, хлынувшие волной культурной/антикультурной экспансии. Да, но интереснее всего, что перемены происходят и без всяких объединений, поражений и вмешательства властей. Каким образом язык «дрейфует» сам по себе? Лингвисты умеют подсчитывать скорость изменений в «главной сотне слов» языка: шесть, скажем, или двенадцать за тысячелетие, и пытаются вывести законы, по которым меняются языковые правила и сами слова, их написание и звучание. Знаменитая гипотеза Сепира — Уорфа утверждает, что существующие в сознании человека системы понятий и существенные особенности его мышления во многом определяются тем конкретным языком, носителем которого этот человек является. То есть язык – один из главных наших наставников и проводников в будущее. Это удивительно, и даже поучительно, как говорят в восточных сказках. Тем не менее, замерев на минутку и отдав дань научной мудрости, нам почему-то всё равно кажется, что должно быть наоборот: характер народа, системы его понятий и существенные особенности мышления должны определять движение, изменения и характер языка. Каков народ, таков и язык его? И кажется, что если бы русский народ вдруг заговорил, скажем, на немецком, то есть немецкий на работе и дома с женой, и на рыбалке, и из-под пера Льва Николаевича, то вряд ли бы долго удалось этому немецкому оставаться тут самим собой и навязывать свой жёсткий курс нашему хаотичному своеобразию. Эту явную простецкую очевидность даже стыдно противопоставлять знаменитой парадоксальной гипотезе.
Пройдёмся по этому месту ещё раз. Если бы какой-нибудь язык развивался как энергичная Единица, которая, добавляя и добавляя к себе саму себя, получает потом в награду весь натуральный ряд чисел, а вслед за ним арифметику, алгебру и даже физику, то такой бодрый логичный язык, видимо, мог бы быть проводником в будущее. Может быть, таковы английский, немецкий и прочие жёсткие языки жёстких народов – подозреваем мы (хоть это и не так) – но это совершенно невозможно для такой сущности, как русский язык, это ясно показали века его развития. Он не может быть ни проводником, ни наставником, его взаимоотношения с носителем, русским народом, совершенно другие. Со стороны русского языка нами ведь никак не ощущается навязывание каких-либо классификаций. То есть первенство не за языком, как пытается убедить нас Гипотеза Сепира-Уорфа, а всё ж таки за уникальным характером народным. Так нам кажется. Это, конечно, никакое не доказательство, раскланиваемся мы, такой ощущенческо-умозрительный взгляд, конечно, нисколько не научен и несёт, без сомнения, все минусы эдакого чувствилищного подхода, но зато и все плюсы. Поэтому и будем его держаться: пусть он нас приведёт… куда получится.
Письмо 1.
ЯЗЫК ЗА ЗУБАМИ
К языку не подходи. Попробуй, тронь язык какого-нибудь народа – и он загрызёт тебя своими народными зубами. Тема языка – это тема общественная и при этом стыдливо-интимная. Врачи, которые без малейшего смущения трогают тебя за все места, к языку тянутся ложечкой, и мы, хоть и к другой сущности, но тоже потянемся аккуратно и ложечкой. Поэтому начнём с похвал. Не красотам, не гибкости и всяческим очевидным природным изяществам, но сразу скажем о сердцевине, пульсирующей в языке, – о поэзии. Тут для нас достаточно имён (другой, чужой, поэзии не знаем, да и знать, то есть чувствовать, не можем, а к тому же и не хотим, своего добра хватает): Пушкин и Маяковский, Цветаева и Пастернак, Мандельштам и Бродский. До сих пор недооценённый Заболоцкий. Ещё Тютчев, Ахматова, Фет, Есенин, Блок и можно продолжать далее. Даже Проза сказала о языке почти что Поэзией: «Во дни нескончаемых сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах родины, ты один нам надежда и опора, о великий, могучий, свободный и правдивый русский язык».
Духоподъёмно. Невозможно не согласиться, когда говорит вдохновение! Опорой нам не волевые или душевные качества, не вера и, не дай нам бог, разум. Нет, один только язык, и это уже не просто удивительно, это уже совершенная фантастика.
Попробовал поискать в Интернете аналогичные похвалы другим языкам, искал, искал – и из подобного нашёл только одно (перевод компьютерный, живых носителей этого исчезающего языка осталось на первое января 2014 г. только 275 человек).
«О, Бамбара (язык народа бамана, западная Африка, Мали), рождённый Кауземахири (богиня, мать всего живого, жена Каузе, формально главного бога)! Ты, мудрый могучий слон, шествуешь по саванне между быстрых антилоп и крикливых гиен. В засуху и в дожди великие шаманы подбирают твоё душистое «гуано» и отдают нам как молитвы, песни и новые слова. О, Бамбара! Бамана, счастливые рабы твои, с рассвета поют… (и т.д.)».
Почему такого отношения к языку нет у остальных народов? Что, в отличие от бамана и нас, они такие сухари? Или наш и баманский самые лучшие?
В белоснежном халате такого накрахмаленного патриотизма уже можем встать перед зеркалом и, открыв рот пошире, протянуть ложечку к своему любимому. «Горло красное, язык белый!» – вечный русский эпикриз. И если с красным горлом, чуть не уморившим организм в прошлом веке, постепенно разбираемся, то с белым языком ситуация более сложная. Для точности понимания (подкрепляющей провозглашённый чувствилищный подход) необходимо снизить температуру и уровень пафоса до пресной европейской нормы. Приведём десяток хладных наблюдений-соображений.
1. Насчёт таких свойств, как свободный (если не считать признаком сего вольное положение слов в предложении), и уж тем более правдивый, И.С.Тургенев, конечно, погорячился, потому что откуда они в языке-то взялись, если во всём остальном правдивого и свободного не выживало пока? Никакой он не правдивый и не свободный. Хаотичный (может, именно потому мы «ленивы и не любопытны», что любопытство в хаосе не имеет перспективы?), гибкий, мощный, мутный и даже вкусный, как не отстоявшийся сок с мякотью, восприимчивый, эмоциональный – это да, но не «свободный и правдивый».
2. Возьмём ударения, очень немаловажный элемент. Он недаром так прямо и называется. Потому что если кто-нибудь поударяет вас целый день, пусть тихонечко, но на каждой фразе – вы к вечеру обязательно ощутите важность этого действия для эмоционального состояния. А ведь примерно это и происходит. Может быть, и в других языках дело обстоит также, ну или немного проще? Нет, там, где ударение в слове практически фиксировано, ситуация отличается кардинально: там в головах попросту нет этого элемента – ударения (может, поэтому и в общественной жизни закона больше, а ударений меньше?).
3. К тому же само место ударения в словах мало чем обосновано. Следовательно, нам приходится запоминать не только сами слова с их, также существующей вне логики, родовой принадлежностью, но ещё и ударение в них. Которое к тому же ещё и меняется в словоформах (подвижность ударения).
Может быть и хорошо, что их, слов, в несколько раз меньше, чем в английском? Страшно представить в пять раз большее количество слов со своими ударениями и родами, когда уже и сейчас, кажется, для нужд повседневной жизни свободной у населения остаётся хорошо, если полголовы.
4. Как следствие, мы словозависимы, литературозависимы и стихозависимы, потому что в ту, словесную, половину головы в школе подселяют Пушкина с Есениным и дедушку Крылова со всем зоопарком. Мы стихогипнотизируемы, потому что стихами этот хаос вдруг чудесным образом начинает выстраиваться в строки, шагающие куда-то вперёд и вперёд за внятным ритмом. А раз кто-то шагает, значит, он знает куда: там наверняка смысл, свет и будущее. А нам что, стоять на обочине? Бежим вслед!
5. Ударения требуются, кроме того, для проявления смысла фразы. Пусть в словах местоположение ударения никакого смысла не несёт, но именно его, ударение, приходится форсировать на определённом слове, чтоб тебя попытались понять.
Например: Но ведь тЫ этого хотела. Но ведь ты Этого хотела. Но ведь ты этого хотЕла, милая.
Такого рода функции ударения провоцируют эмоциональность буквально на ровном месте, ведь чтобы вложить смысл (а мы упрямо пытаемся это делать), требуется акцентировать: то есть без нажима смысла не возникает.
6. Наш язык – это язык с относительно большой средней величиной слова, это значит, что, при всей своей изменчивости, он за столетия не захотел повзрослеть, то есть потерять детскую нескладность и припухлости, постареть и подсохнуть. Он хочет быть вечно юным и прекрасным. Потому что он – пора это сказать – ДЕВА КРАСОТЫ! К этому и вели нас все предыдущие и поведут будущие соображения.
7. Дева не слишком последовательна. Отсутствует множество логичных цепочек, например: я хочу, ты хочешь, он хочет, мы хочем, вы хочете, они хочут. Последние варианты звучат не просто непривычно или плохо, а неприятно и даже неприлично. Всенародные попытки приживить «хочут» имеют мало шансов: дева требует приличий даже в нынешние распущенные времена.
Как же так? Откуда это интеллигентское отвращение? Прекрасная победа звуковой эстетики над правдой жизни!
8. А вот это не так здорово. Путаница и наложение смыслов там, где путать совсем не стоило бы.
К примеру, недопустимая двусмысленность слова «преданный».
Вот что сказано по поводу этого же, но английского, слова, у Бродского: «слово это было – «treachery» (предательство). Замечательное английское слово, скрипучее, как доска, перекинутая через пропасть. В смысле звукоподражания – покрепче этики. Это – акустика табу».
В русском же слове «преданный» не возникает двусмысленности только если применить его к взаимоотношениям барин-холоп. «Преданный холоп», «преданный раб», «преданный слуга»– это однозначно верный холоп, раб и слуга. Тут тебе и этика, и эстетика.
9. И ещё, например, почему-то одинаковые смыслы у противоположного: «как всегда» и «как никогда» ты, дорогая, прекрасна. Масса подобных примеров.
К тому же:
Не иеемт занчнеия, в кокам прякоде рсапожолены бкувы в солве. Зачннеия тжаке не иеемт в кокам пряокде свола в перолдежнии соятт. Свё поянтно и так.
Да, избыточность свойственна любому языку. Но мера? Чувство меры – не главное для юной девы, ведь это добродетель зрелости.
Знатоки могут нас утешить: есть ещё «тоновые» языки, и всякие другие языки, в которых способы вложить смысл ещё эмоциональнее нашего: распевом, знаком, высотой интонации.
10. Почему даже очень крепкие мужские вещи, например «стена» и «машина» – женского рода? Потому, что «а» на конце! Этот женский звук «а», протяжно оканчивающий слово и определяющий род его, очень показателен.
«Существительные с окончанием -а (-я) и его фонетическими безударными эквивалентами (например: страна, сеялка, работница, земля и т. п.) воспринимаются, за исключением небольшого круга слов, относящихся к лицам мужского пола, как слова женского рода». Виноградов В.В.
Это исключение для лиц мужского пола сделано вопреки логике, правилу и звучанию, так сказать, силой, дабы избежать невыносимого пассажа. Кого хотим обмануть? Себя, естественно.
«Экая Вы важная особа, – усмехнувшись, сказала Елизавета Анисимовна рыжему приказчику». Который, совершенно нас этим не шокируя, со всеми своими ножищами, усищами, табаком и кривой страшной рожей, оказывается, особа. И вообще: юноша, слуга, староста, судья, Коля, волчара, парнишка, – относятся к женскому морфологическому роду. Слово МУЖЧИНА отнесли к мужскому роду, вырвав его, бледнея от стыда, у очевидного женского рода (а мы хотим, чтоб не манипулировали какими-то недавно написанными двусмысленными предложениями, которые власть гордо назвала законами). Так что Мужчина и мужское в русском языке – это всегда присутствие женского.
Последний на сегодня взгляд в зеркало. По российскому недоразумению у слова «язык» два разных значения и мужской род, хотя рассматриваемую нами сущность нужно называть Языка (то, что у нас во рту, замечательно обозначается словом «язык»). Именно в таком женском обличье она, находясь исключительно в женской компании, может соответствовать литературной, а значит, и прочей сути Руси, России и Российской федерации. Ведь в русской литературе нет мужчины, который мог бы представлять страну и народ: Онегин с Раскольниковым, Вронский или Печорин, или матрос Кошкин с князем Мышкиным? Не могут.
Хельга, Душечка, Анна Каренина, Наташа Ростова, Дама с собачкой, Татьяна Ларина – это и есть Россия. Она же Языка.
Продолжение следует…
